Шарапов Андрей - Ведьма
Андрей Шарапов
Ведьма
Мелюзга не чувствовала голода, потому что не помнила настоящей сытости -
все война да неурожаи, а вот у Генки каждый вечер плавала перед глазами та
краюха хлебца с осколками сахара, которую мать когда-то совала ему перед сном,
приговаривая:
- Нельзя, Генуш, пустым ложиться- бабай будет сниться! Да еще, известное
дело, в пятнадцать лет такой жор на человека нападает - спасу нет; поэтому,
когда мать перед сном начинала просвеживать воздух и ругать лесозаводовское
начальство, Генка мотал на чердак, где с нетерпением и ужасом, зажав в
ручонках недоеденные горбушки, ждала его международная делегация со всего
Острова.
- Подрастающему поколению,- презрительно кивал Генка и неторопливо
устраивался на почетном месте - ящике возле теплой дымовой тяги; татарва
Загидка, оставшийся Острову от разбомбленного мурманского детдома, -
безродный, а потому самый отчаянный, - радостно приплясывал и бубнил:
- Геньса, холос тянуть, давай скази!..
Генка жадно съедал все горбушки и, отвалившись к тяге, недовольно
спрашивал:
- Вам про разведчиков, граждане-товарищи, или про страшное?- И хотя
Генкины рассказы про разведчика дядю Витю, чуть не взявшего в плен самого
Гитлера, были безумно интересны, все, даже крошечный и трусливый Васятка,
помучившись немного, шептали:
- Про страшное, Геннадий Никодимыч... Про бабку Лукерью, пожалуйста...
И Генка, почернев от волнения, начинал...
Лукерья с Генкиной матерью были попервоначалу подружками, но из-за Федьки
Рожнова рассорились: обеим он глянулся, да Лукерья оказалась побойчее,
поигривее, вот и сладилась у нее любовь с ягодкой - Федором, а Генкиной матери
осталось лишь, глотая слезы, жалиться Богу на повети да проситься у деда
Силантия Корнеича на постриг... С детства Федор был ей сужен, меж родителей их
был уговор, и бабы упреждали Лукерью - не сувайся, не порть чужого счастья, да
куда там - влюбилась Луша, потеряла и память, и стыд... Перед свадьбой, как
водится, пошла Лукерья к старухе Кутейковой, сводной сестре Силантия Корнеича,
узнать про свою судьбу, Кутейкова долго кряхтела, отнекивалась от прямых
предсказаний и все юлила:
- Ох, чегой-то не видать ничво - совсема я слепа стала!.. Но за Федьку не
ходи, слышь? Те-омно тама!..
- Да чего ж темнит-то? - недоверчиво спрашивала Лукерья, вглядываясь в
корытце с заговоренной водой. - Вона, ясно ведь!.. Небось за родню захаровскую
хлопочешь, мне свадьбу расстраиваешь!
Старуха печально покачала головой.
- Что тебе, девка, ясно, то сведушшему человеку - знаки судьбы черной...
Скажу уж, раз пристала, - мужа-то схоронишь, дитю и того не смош, сама век
могилы не сышшеш! Верь мне, девка, моя вода не вреть!
- Дура твоя вода! - закричала Лукерья и опрокинула корытце на пол. -
На-ка!.. Все одно пойду я за Феденьку, не запужаете - и моя будет воля, не
ваша!
Старуха испуганно перекрестилась и накинула на разлитую воду чистую
простыню.
- То не наша, то Божья воля, - сурово сказала она. - Ступай, девка, да
помни - упредили тебя...
Правду ли вещала старая, нет ли, но только через год родилось у Лукерьи
дите скукоженное и хворое. Когда его спешно, пока не преставился, крестили у
Силантия Корнеича, служившего тайно на повети взамен расстрелянного попа,
состриженные волосики потонули в купели, что значило: Бог дал, Бог скоро и
приберет... Уж как только ни выхаживала Лукерья сыночка - и шепотками, и
козьим молоком, гретым с сон-травой, и примазками, и притирками - ему
становилось все хуже, и фелшер с Турдеева, ви
