Шашурин Дмитрий - Неоконченная Повесть О Лесных Ягодах
Дмитрий Шашурин
Неоконченная повесть о лесных ягодах
Летом темнеет медленно. И луна уж взойдет, а закат все оранжевый. Долго
держатся сумерки.
Вот тогда и есть самый клев. А может, только так - поплавок плохо
заметен - и кажется. Подсечешь - ничего.
Но Егор натаскал много. Он звал и меня вниз. Да я так устал, что не
прельщали и удачи Егора. Я сидел на самом обрыве рядом с избушкой
бакенщика и чистил окуней.
Два дня мы ходили с Егором по местам, где удил когда-то Михаил Трубка.
Так звали пожилого деревенского бобыля. Он никогда не расставался с
трубкой. Бывало, мы, мальчишки, с завистью следили издали, как Михаил
Трубка уверенно разматывал и закидывал леску, как подсекал и вытаскивал
рыбин. Мы мечтали завести такие же необыкновенные удочки, знать так же
реку и налавливать хоть половину того, что налавливал Михаил Трубка.
Иногда он позволял кому-нибудь из нас заглянуть в корзину с уловом, и это
мы считали честью.
Долго не бывал я в родных местах. И теперь, приехав в отпуск, узнал от
Егора, как умер Михаил Трубка. Смерть его была обыкновенная: состарился,
по-стариковски хворал и умер.
Егор молодой парень, а мне за тридцать. Но он учился у Михаила Трубки
рыбной ловле и поэтому верховодил. Егор решал перейти, переходил и я. Егор
закидывал донную - я немедленно делал то же. Егор распорядился, и я
беспрекословно чистил на уху окуней.
Уха получилась хорошая. Бакенщик и то хвалил и успокоительно
приговаривал:
- Все нахлебаемся.
На белом дощатом столе, потрескивая, горит керосиновая лампа. Над
столом к бревенчатой с капельками смолы стене прибита схема реки и
правила.
- Два огня у нас, - объясняет бакенщик, - один бакен здесь, другой
пониже, у самого шлюза, - и, заметив, что мы с Егором положили ложки,
улыбнулся. - Видишь, все нахлебались, и осталось. Вот Михаил Трубка-то, он
часто ночевал у меня, любил уху. Не мог ложкой есть - стаканом черпал.
Ложкой, говорит, вкуса не чувствуешь...
Бакенщик собрал посуду, смахнул со стола крошки, привернул фитиль, и мы
улеглись на полу.
Дверь была приотворена. Вровень с порогом на небе еще краснела полоска,
выше густо стояли звезды.
Засыпая, я несколько раз подумал:
"Неужели нельзя, чтобы не умирали люди? Не может быть, чтобы нельзя!"
И опять казалось, что я мальчишка, а не взрослый мужчина в отпуске.
Где-нибудь, может быть, их называют по-другому. Очень часто у растений,
особенно диких, несколько названий. Вот, например, черный паслен - где его
зовут просто _паслен_, где - _поздника_, а где - и не выговоришь,
неприлично, потому что растет он в деревнях обычно на задах. С ним, с
пасленом, некоторые очень любят пироги, и его даже продают на базарах. А
эту ягоду я привык называть, слышал и от других: _сорочий глаз_. Она
лесная, никакая не съедобная, горькая. На макушке травинки как бы
звездочка из листьев, а в ней, в центре, голубая до небесности ягода с
черной точкой, словно и правда выглядывает из травы птичий глаз.
И еще приведу одно обстоятельство, не менее важное, как получается, чем
ягоды, - то, что к тому времени я уже давно вышел на пенсию. Как давно -
не уточню. Для одних давно - год, для других и десять лет - недавно. Жена
тоже. Насчет детей: в принципе если были, то были бы взрослые. И внуки.
А по грибы-ягоды я всегда любил и до пенсии. Но тогда по выходным, в
большой компании, с ночи в далекие леса. Шумно, колготно. Тут же тихо.
Всего лишь пригородная зеленая зона, а ходишь, ходишь - никого. Поднимешь
глаза от земли, и вдруг как вынырнул из жу
